Смерть на рассвете - Страница 29

В те годы я знал о поэзии только то, чему учат в школе. Наверное, нетрудно догадаться, что стихи Бетты Вандраг не были рекомендованы для чтения министерством образования. Из-за того, что многие друзья моей матери были известными людьми, я не отдавал себе отчета в ее славе. Во всяком случае, по-настоящему она прославилась только после того, как опубликовала третий сборник стихов «Язык тела». Но к тому времени я уже заканчивал учиться в полицейском колледже.

Во время Великого События ей было уже под сорок. Она была высокая; ее тело утратило девичью стройность, бедра расползлись, ноги были крепкие, грудь большая, длинные густые черные волосы, а глаза почти восточные, уголки чуть опущены книзу. Кожа смуглая. Безупречное сложение. Но ее облик вырисовался в моей голове не сразу; много лет подряд она была для меня всего лишь еще одной гостьей из Йоханнесбурга, еще одним членом кружка взрослых друзей.

Вечер пятницы в Стилфонтейне. Напряжение рабочей недели вдруг отпустило. Коллективный вздох облегчения десяти тысяч шахтеров был почти слышен. Он придавал городку особую атмосферу, чувство ожидания, полное радости. Теперь можно было переключиться на тяжкий труд увеселения.

Моя мать уехала в Кейптаун, а я сидел на темной задней веранде и грустил, потому что вечером в пятницу мне не с кем было пойти на свидание. Я просто сидел на веранде безо всякого дела, как иногда сидят подростки; я сидел в шезлонге и смотрел в темноту, смутно и без всякого интереса сознавая, что из кухни доносится какой-то шум. Там хлопотала Бетта Вандраг, гостья. Она была одной из тех маминых подруг, которые по выходным уравновешивали полное равнодушие матери к кулинарии. Не помню, сколько было времени. Однако было темно. Откуда-то доносились звуки «Дыма над водой» «Дип пепл»; в другом месте, также на полную громкость, включили «Радио Южной Африки». Явственнее всего слышались звуки машин и жужжание насекомых, радостные вопли малышей, которые играли в крикет на улице, где уже зажглись фонари. Вместо воротец у них был мусорный бак.

Я сидел на веранде.

Как вдруг услышал новый звук, тихий, почти неслышный. Сначала он был поразительно мягким и медленным.

— А-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а…

Сначала я никак не мог определить, откуда он исходит, не был в состоянии отделить его от остальных составляющих вечерней симфонии: музыкальный вопросительный знак, такая звуковая загадка, которая не давала мне покоя и определенным образом стимулировала мой мозг. Постепенно звук становился громче.

— А-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а…

Короткие, судорожные вскрики, нет, восклицания, ритмичные, чувственные и доставляющие глубокое наслаждение. Наконец я все понял, наконец звуки соединились с мысленным образом, и я чудесным образом прозрел. Баби Марневик. У себя на заднем дворе. Трахается. Под открытым небом.

Я прозревал постепенно. В голове роились самые разные предположения. Кто-то делает с предметом моих плотских фантазий то, о чем я так долго мечтал. Я испытывал ревность, зависть, ненависть. Она мне изменяла! Но, кроме того, я испытывал волшебный, завораживающий восторг полного блаженства и совершенной непринужденности по отношению к тому, чем она занималась. Темп и высота каждого «а-а-а» постепенно повышались, я слышал болеро любви, танец чистой, неприкрытой похоти. Ни разу не сбившись, соседка полностью погрузилась в океан наслаждения.

Не знаю, долго ли Бетта Вандраг стояла на пороге кухни. О ней я совершенно забыл. Я сидел запустив руку в шорты и бездумно, инстинктивно массировал себя, участвуя в сексуальной симфонии, прислушиваясь к звукам, повторявшимся снова и снова из-за деревянного забора: «А-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а… а-а-а…» Потом я услышал последний вскрик — громкий, бесстыдный. В моей голове что-то щелкнуло, я поднялся на новую вершину возбуждения, на неизведанный пик желания. Закрыв глаза, я, не стесняясь, мастурбировал на веранде, унесенный прочь, потерянный, сосредоточенный.

Потом Бетта Вандраг рассказывала мне, что то была одна из самых эротичных сцен, которые ей доводилось видеть. Она добавила, что должна была бы попросить у меня прощения, поскольку не имела права вторгаться в мою личную жизнь, но она просто не сумела справиться с собой, услышав и увидев, что происходит. Она подошла к моему шезлонгу, как была — с деревянной ложкой в руке, в кухонном фартуке; опустилась на колени рядом с моим шезлонгом, нежно убрала мою руку, открыла рот…

Было бы преувеличением полагать, будто простыми словами можно описать удивление, шок и испытанное мною удовольствие. Нет необходимости заново, во всех подробностях, переживать случившееся тогда. Позвольте ограничиться лишь самыми яркими моментами в тот миг, определивший водораздел моей жизни.

В ту ночь (и всю субботу, и почти все воскресенье) Бетта Вандраг терпеливо и сочувственно вводила меня в мир чувственных наслаждений. Сначала был секс. Постепенно ей удалось направить мой юношеский пыл и неукротимую похоть в русло терпения и сдержанности. Она раскрыла передо мной тайны женского тела, словно Евангелие, она учила меня малым и большим женским радостям, мягко поправляла мои ошибки, щедро вознаграждала за успехи. Где-то посреди ночи, после долгого урока орального секса, она встала, принесла ручку и бумагу и, бесстыдно усевшись на кровати по-турецки, стала писать стихи. Я не отрываясь смотрел на нее, а она сочиняла стихотворение «З.», которое позже вошло в тот печально известный сборник:

Твои зубы и твой язык
Поспешны, мягки, свистящи,