Смерть на рассвете - Страница 39

— Может быть. — Ван Герден встал.

20

Должен признать, что меня по-прежнему завораживают малозаметные перекрестки, развилки на жизненном пути, которые редко бывают нанесены на карту, редко снабжены указателем. Их можно разглядеть, только если оглядываться назад.

Я решил стать полицейским, потому что одним субботним днем подглядывал в дыру в заборе? Я пошел служить в полицию, потому что детектив дал мне второй шанс, согрел меня — в каком-то смысле заменил отца? А может, я поступил в полицию, потому что мой отец умер молодым? Поступил бы я в полицию, если бы не вожделел Баби Марневик? Или если бы Баби Марневик не убили?

В те дни в кинотеатрах перед началом сеанса крутили рекламу сигарет «Голуаз». На экране появлялся французский художник, который рисовал углем или, может быть, карандашом. Сначала казалось, что он рисует голую женщину — сексуальная грудь, бедра, талия. Но по мере того как он продолжал рисовать, женская фигура становилась невинным французом в берете, с бородкой и сигаретой.

Перекрестки, дорожные знаки, вехи видны лишь после того, как картинка закончена.

Я поступил в полицию.

С благословения матери. По-моему, она подозревала, что мой выбор профессии как-то связан с убийством Марневик, но ее подозрения были умозрительными и потому неверными. По-моему, она мечтала об ином будущем для меня, но… она была моей матерью, она меня поддерживала.

Что можно рассказать о полицейском колледже в Претории? Там учились молодые люди из всех слоев общества, собранные вместе. Мы ходили строем, учились, а по вечерам бесились, как молодые бычки. Мы спорили, говорили чушь, смеялись и мечтали о том, чтобы в жизни было больше секса и меньше физических упражнений. Мы ходили строем и потели в классах, не оснащенных кондиционерами, застилали постели без единой складочки и учились стрелять.

Позвольте мне быть откровенным. Стрелять учились все остальные мои сокурсники. Я же закрывал глаза и палил куда придется. Мне с большим трудом удалось не вылететь из колледжа — я каким-то образом выбил минимальное количество очков. С самого начала огнестрельное оружие было моей ахиллесовой пятой, моей Немезидой. Совершенно непостижимо! Мне нравился запах оружейной смазки, меня влекло тусклое мерцание вороненой стали, холодные, красивые очертания пистолетов. Я выбирал оружие с той же бравадой и тем же чувством превосходства, что и остальные курсанты; я ухаживал за своим оружием и стрелял из него. Но выпускаемые мною пули всегда попадали в цель хуже, чем у моих сокурсников. Из-за этого меня постоянно дразнили, но шутки товарищей не влияли на мою самооценку — главным образом потому, что мои достижения на контрольных и экзаменах восстанавливали наше взаимное уважение. В области теоретических знаний и контрольных работ мне не было равных.

А потом был выпуск; я стал констеблем. Мне выдали форму. Я просил, чтобы меня направили в Стилфонтейн, Клерксдорп или Оркни — бог знает почему, — но меня распределили в Саннисайд в Претории. Следующие два года я арестовывал пьяных студентов, журил нарушителей ночной тишины, на которых жаловались соседи, ловил воришек, которые крадут магнитолы и ценные вещи из машин. А еще я заполнял многочисленные анкеты, внося свой вклад в бумажную волокиту.

Я прославился как констебль, который обожает классическую музыку; кроме того, все знали, что я люблю читать (зато стрелок из меня никудышный). Для полицейского участка в Саннисайде я был своего рода талисманом, плюшевым мишкой, защитой от мрака полного культурного упадка в городском районе не с самым высоким уровнем преступности.

Наши будни были серыми и скучными: мы имели дело не с яркими проявлениями несправедливости, не со вспышками ненависти, но со скучным миром мелких преступлений, совершаемых обычными служащими, с человеческими слабостями. Словом, если сравнить полицейскую службу с палитрой художника, мы находились в самой серой, бесцветной ее части.

Я жил в холостяцкой однокомнатной квартире. Из мебели в ней стояли присланные матерью односпальная кровать, стол и стул. Книжный стеллаж я сделал сам, из кирпичей и досок. Я три месяца копил на плиту; я учился готовить по рецептам из журналов, перечитал практически все книги в местной библиотеке. Из-за того, что я работал посменно, у меня оставалось не слишком много времени на общение с противоположным полом, но мне тем не менее как-то удавалось знакомиться с девушками. В Саннисайде их было множество, и одну-две-три ночи в месяц мы посвящали безудержному сексу. Все мои тогдашние подружки без исключения обожали царапаться; они словно стремились оставить на мне след, который переживет краткое пламя физической страсти.

Бывали времена, когда я никак не мог понять, почему я сделался служителем закона. Сначала мне пришлось заново пережить Стилфонтейн, стояние у деревянного забора стыда, испить из источника вдохновения. Все было временным, преходящим; мое существование было бесцельным, ритуальным. Я напрасно тратил время, тратил годы. То были годы роста, годы взросления.

21

Человек — творец своего счастья.

Ван Герден поехал на смотровую площадку Столовой горы. Над лагуной сеялся мелкий дождик. Ему было не по себе. Он был недоволен собой и злился на Хоуп Бенеке. Ей что-то известно о нем, но она не хочет говорить. Возможно, ей насплетничал Кемп, оживил старый слух, в который верили все: что он видел, как погиб Нагел, и поэтому все в нем перевернулось.

Ха!

Ван Герден чувствовал себя не в своей тарелке еще и из-за расследования. Он явно упустил что-то важное — что-то, где-то. Что-то из сказанного ван Ас, что-то в досье О'Грейди.