— Хотя бы подтверждение того, что такое завещание существует. Кроме того, важно знать, что в нем написано, — сказала Хоуп Бенеке.
— Верно, — кивнул ван Герден. — И, давайте говорить откровенно, вы понятия не имеете, где искать Схлебюса.
— А вы? — спросил Ределингёйс.
— Я другое дело. — Ван Герден покачал головой. — И я его найду.
— Как?
— Я знаю, где искать. И вы оставите меня в покое до тех пор, пока я его не найду. А потом можете спорить о разграничении полномочий и приказах сверху.
— Ван Герден, ни черта вы не знаете о семьдесят шестом годе. Вы ничего не знаете!
— Я знаю достаточно, Бритс. Подробности несущественны. Я знаю достаточно. Вчера вечером Схлебюс сбил нас на дороге и, пока я висел вверх тормашками, он приставил мне ствол к голове и велел не вмешиваться. И вот теперь, Бритс, меня волнуют две вещи. Почему он меня не застрелил? Хотя вполне мог бы. И почему он хочет, чтобы я прекратил расследование? Я вам скажу, в чем дело. Он не застрелил меня потому, что не хочет ставить кого-то в еще более затруднительное положение. Он не знал, что Мзимкулу погиб, и не хотел привлекать внимание официальных лиц к еще одному убийству. Почему? По той же причине, по какой он хочет, чтобы я забросил дело. Потому что, Бритс, он знает, что я подобрался близко. Как в игре «холодно-горячо». А сбежать он не может, потому что если бы мог, то давно бы уже сбежал. Здесь его что-то держит, и он нервничает. У него есть доллары, он привык жить на широкую ногу, а если дело раскрутится, он потеряет все. Но я намерен его найти. И найду, помяните мое слово!
Он увидел, что Матт Яуберт улыбается.
— И еще одно. Схлебюс знает о завещании. Я не могу не задаваться вопросом, откуда он о нем узнал. Потому что только мы — и еще сотрудники отдела убийств и ограблений — знали, что завещание послужило поводом для организации частного расследования. Но мы никому ничего не говорили.
Не упоминай о Вилне ван Ас!
— О нет, — сказал Нуга О'Грейди, тыча пальцем в Бестера Бритса. — Они тоже в курсе. Они болтают со мной начиная с понедельника, с раннего утра. Сначала изображали из себя своих, мол, все мы делаем одно дело, а сейчас пытаются все испортить, ублюдки двуличные!
— Итак, господа, я хочу знать, кто сказал о завещании Схлебюсу: военная разведка или ЮАПС?
На улице ослепительно светило солнце; на голубом небе не было ни облачка. Солнце отогрело влажную землю, трава внезапно стала ярко-зеленой. Дул ледяной ветер.
— В горах выпал снег, — сказала мама.
Они ехали домой по шоссе № 7. Река в районе Виссерсхока была широкой и блестела на солнце. Джоан ван Герден сказала, что Каролина де Ягер в безопасности; они с Хоуп ждут их дома. Потом она спросила сына, как он себя чувствует, и ван Герден ответил: все хорошо.
— Вчера вечером я познакомилась с Карой-Ан Руссо, — сказала мать.
— Вот как?
— Она приходила в больницу.
— Ясно…
— Я чего-то не знаю?
— Нет.
Мать долго молчала — пока они не въехали в ворота.
— По-моему, Хоуп просто замечательная, — сказала Джоан ван Герден.
Она остановила машину у его дома.
— Вот твои ключи. Мне их передали, — заявила она, открывая сумочку.
— Мама…
— Что, сынок?
— Я должен кое о чем с тобой поговорить.
— О чем, сынок?
— Вчера… Схлебюс мне угрожал. Сказал, что он… приедет и… причинит тебе вред, если я не откажусь от расследования. — Ван Герден посмотрел на мать, ища на ее лице признаки страха, и не увидел их. — Завтра я раздобуду для тебя охрану. Найду лучших телохранителей, какие только есть. Обещаю.
— Но расследование ты не бросишь?
— Мама… я… сделаю все, что смогу.
Джоан ван Герден подняла руку, призывая сына к молчанию:
— Зет, возможно, и мне пора кое-что тебе сказать. Я ездила к Хоуп Бенеке. В прошлую пятницу. После того как ты отказался от работы. Я пошла поговорить с ней. О тебе. Хотела, чтобы тебе дали вторую попытку. Я не собираюсь извиняться, потому что я твоя мать и поступила так ради тебя. Я поступила так потому, что верила: единственное, что способно тебя исцелить, — это работа. Надо, чтобы ты работал, как раньше. Я до сих пор так считаю. И не хочу, чтобы ты бросал дело на полдороге. Просто прошу тебя: будь осторожен. Хочешь нанять для меня телохранителей — пожалуйста, я не против. Но кто присмотрит за тобой?
— Мама, ты ездила к Хоуп?!
— Зет, я спросила: кто присмотрит за тобой?
— Я… никто. Я…
— Ты будешь осторожен?
Он открыл дверцу.
— Просто невероятно. Ты ездила к Хоуп.
Джоан ван Герден завела мотор.
— Все уже в прошлом; что сделано, то сделано. И извиняться я не собираюсь.
Он вылез из машины, но вдруг вспомнил еще кое-что.
— Мама!
— Что, Зет?
— Спасибо. За вчерашний вечер.
Она улыбнулась ему, трогаясь с места. Он захлопнул дверцу, и она медленно покатила к своему большому дому.
Ван Герден стоял на солнце, сжимая в руке ключи от дома. Он видел ромашки, внезапно расцветшие, море белого и оранжевого, тянущееся от его двери почти до калитки. Он видел голубое небо, а на востоке — ломаную линию горных пиков.
Мать ездила к Хоуп. Теперь понятно, почему позавчера они так быстро нашли общий язык!
Он покачал головой, отпер дверь, раздернул занавески, и яркие лучи солнечного света залили его дом ярко, словно лучи прожектора. Он порылся в компакт-дисках, нашел то, что нужно, звук поставил на максимум и сел в теплом пятне солнечного света. Сначала увертюра, так сказать фундамент, заложенный оркестром, пролог к божественному, затем сопрано, такое сладкое, такое божественно сладкое, Agnus Dei из «Литании Святого Причастия» Моцарта. Он купался в звуках, позволял звукам омывать себя, входить в себя, следил за перепадами голоса, за исполнением каждой ноты, и наконец музыка освободила его чувства; через шесть минут ван Герден понял: он испытывает глубокую благодарность за то, что остался жив.